Вечер памяти сценариста Юрия Ханютина

Может быть, от того, что мне надо было написать эти две странички, сегодня ночью — в первый раз за двенадцать лет со дня смерти — мне приснился мой соавтор Юра Ханютин. Это был очень живой и даже актуальный сон (может быть, разговор «по душам» не просто метафора), но сны — область художества; дело критика — действительность. А в действительности 10 января в Малом зале Дома кинематографистов гильдия критиков — спасибо ей! — собрала «Вечер памяти Юрия Ханютина». Если бы он значился в календаре СК, народу было бы заведомо больше, но, может быть, к счастью, этого не случилось: пришли главным образом «званые» — те, кто хорошо знали Юрия Мироновича. Поэтому получился не вымученный «юбилей», а действительно вечер памяти: «вспоминаем», «думаем», «печалимся», «улыбаемся»; так что даже пункт «смотрим фильм» с трудом помещался в этот поток очень неофициальных, не претендующих на создание образа и перечня заслуг рассказов о «нашем друге» Юре Ханютине. Такие рассказы — самое дорогое, потому что ничто не выветривается из истории столь радикально, как подробности, как воздух времени, его вкус и запах: остаются схемы — «положительные» или «отрицательные», но равно далекие от ежедневной жизни поколения.

Юре Ханютину в каком-то смысле повезло. Он кончал нашу с ним (и со многими известными людьми) общую 110-ю школу, вовсе не ординарную, и оттуда вынес пожизненную дружбу и с целой компанией талантливых ребят (школа тогда была мужской). Каждый из них так или иначе преуспел в своем деле: Игорь Белоусов (океанолог), Натан Эйдельман (историк и писатель), Вольдемар Смилга (физик и шахматист), Юлий Крейндлин (врач и писатель), Владимир Левертов (актер и педагог) — половины уже нет на свете. Компания обрастала и женскими персонажами — первыми и следующими женами, приятельницами и даже одним соавтором (в моем лице).

А может быть, в случайном везении есть своя закономерность: неталантливых эта школьная плеяда просто не удерживала.

Юре принадлежала в ней движительная роль: на моих глазах он заставил Юлика Крейндлина и Тоника Эйдельмана взяться за перо: последствия известны. Он умел радоваться чужим успехам (хоть ревность и не была чужда его характеру) и успел немало людей тем или иным способом наставить на путь: вовремя написанным отзывом на рукопись, поручением заняться и тем-то и тем-то — он по природе был строитель.

Здесь, в удавшейся биографии киноведа и кинокритика, автора документальных сценариев, инициатора и руководителя отдела соцстран в новом Институте кино, хочется поставить «но».

Да, Юра много успел за свои 49 лет, и начало его упало на памятный рубеж 50—60-х. Но как же не хватило ему времени: времени жизни и времени истории. И как не хватает его самого нашему времени — как не хватает!

Не потому, что он непременно был бы избран секретарем союза,— у него был богоданный дар дефицитного ныне лидерства. Но оттого, что этот почти удачливый «шестидесятник» остался, в сущности, нереализован; его разнообразные и яркие способности невостребованы и пропали втуне. Он мог бы талантливо и азартно руководить чем-нибудь: журналом, киноинститутом, киностудией, редакцией телевидения. В нем не осуществился едкий полемист — он просил на ТВ дать ему рубрику «злого критика» — не дали. Кино было для него не столько «объектом», сколько «субъектом» — в нем наверняка пропал социальный режиссер-документалист (диплом теоретика не давал ходу). И, разумеется, потенциальный (такой профессии у нас тогда не было) телевизионный журналист: редкое сочетание сентиментальности и черного юмора сделало бы его единственным в своем роде.

Пропало не только неосуществленное, но даже и отчасти сделанное. Перед Юриной смертью мы собирались написать книжку: «Кинематограф у себя дома». Действительно, в той жизни, «не запрещенной циркулярно, но и не разрешенной вполне», мы выдумали целое кино с темами и приемами, до реализации которых было еще 20 лет. Помню, готовя сценарий о безмотивном убийстве «...Без смягчающих обстоятельств» (он не был, естественно, осуществлен в кино и лишь в уполовиненном виде опубликован Егором Яковлевым в первом номере его журнала «Журналист»), мы попали к молодому следователю, на Сретенке. Он сказал: «Да что убийство, вот мы взяли только что «паука» — у него под кроватью 16 пудов анаши. Вы знаете, что это значит? 256 000 рублей — это ладно, но он у нас в районе всех ребят перепортил: они нужны ему для торговли наркотиком, вот их и приучают «план» курить. Зайдите вечером в любой подъезд: анашой пахнет. А кто его снабжает, найти не можем. Вот где ваша помощь нужна». Мы переглянулись и от Колхозной прямо поехали на Самотеку, в «Литгазету». Там встретили нас с энтузиазмом, а через час начальство велело передать: «Наркомании у нас в стране нет». Так было не только в «Литературке». Так было не только с этим сюжетом (о попутном сюжете с борделем молчу). Так было, к примеру, и с заявкой на сценарий «Три дня большой войны», где должны были вспоминать наш генерал и немецкий, наш солдат и немецкий, наша мать и немецкая: ПУР запретил. Да что говорить, если гибли не только замыслы, но и люди, которые так нужны. И не только где-нибудь в лагерях — просто в духоте недозволенности.

Незаменимые есть.

М. Туровская